Неточные совпадения
— Аркадий Макарович, мы оба, я и благодетель мой, князь Николай Иванович, приютились
у вас. Я считаю, что мы приехали к вам, к вам одному, и оба
просим у вас убежища. Вспомните, что почти вся
судьба этого святого, этого благороднейшего и обиженного человека в руках ваших… Мы ждем решения от вашего правдивого сердца!
— Он
просил меня пожертвовать своей
судьбой его счастию, а впрочем, не
просил по-настоящему: это все довольно молчаливо обделалось, я только в глазах его все прочитала. Ах, Боже мой, да чего же больше: ведь ездил же он в Кенигсберг, к вашей матушке, проситься
у ней жениться на падчерице madame Ахмаковой? Ведь это очень сходно с тем, что он избрал меня вчера своим уполномоченным и конфидентом.
Какая-то барыня держала
у себя горничную, не имея на нее никаких документов, горничная
просила разобрать ее права на вольность. Мой предшественник благоразумно придумал до решения дела оставить ее
у помещицы в полном повиновении. Мне следовало подписать; я обратился к губернатору и заметил ему, что незавидна будет
судьба девушки
у ее барыни после того, как она подавала на нее просьбу.
Между тем все приготовил к моему возвращению. 2 октября в час пополудни сел в тарантас с Батеньковым и Лебедем. Они меня проводили до Самолета. Татьяна Александровна, прощаясь со мной,
просила меня сказать тебе, что утешается мечтой к Новому году быть
у тебя в Марьине. Не знаю почему — они все говорят мне о тебе. Видно, что-нибудь значит. [То есть декабристы понимали, что Пущин и Фонвизина скоро соединят свои
судьбы.]
— Ах, детки, детки! — говорит он, — и жаль вас, и хотелось бы приласкать да приголубить вас, да, видно, нечего делать — не
судьба! Сами вы от родителей бежите, свои
у вас завелись друзья-приятели, которые дороже для вас и отца с матерью. Ну, и нечего делать! Подумаешь-подумаешь — и покоришься. Люди вы молодые, а молодому, известно, приятнее с молодым побыть, чем со стариком ворчуном! Вот и смиряешь себя, и не ропщешь; только и
просишь отца небесного: твори, Господи, волю свою!
Он не многословил в объяснениях, а отдал кому следовало все, чем мог располагать, и жалостно
просил исхлопотать отцу Туберозову немедленно разрешение. Но хлопоты не увенчались успехом: начальство на сей раз показало, что оно вполне обладает тем, в чем ему
у нас так часто любят отказывать. Оно показало, что обладает характером, и решило, что все определенное Туберозову должно с ним совершиться, как должно совершиться все определенное высшими
судьбами.
Императрица велела спросить
у вдовы покойного, чего она, собственно, для себя желала; супруга Бибикова
просила обеспечить
судьбу одного из родственников ее мужа, служившего под его начальством.
Он думал: вот —
судьба ломала, тискала его, сунула в тяжёлый грех, смутила душу, а теперь как будто прощенья
у него
просит, улыбается, угождает ему… Теперь пред ним открыта свободная дорога в чистый угол жизни, где он будет жить один и умиротворит свою душу. Мысли кружились в его голове весёлым хороводом, вливая в сердце неведомую Илье до этой поры уверенность.
— Именно. Я этого никак не ожидала, и вы меня, пожалуйста, простите, — проговорила она серьезно и протянула ручку. — Сама
судьба хотела, чтоб я
просила у вас извинения за мою ветреность, и я его
прошу у вас.
Я
прошу позволения
у читателей рассказать
судьбу этого ястреба: он был чисто-рябый, то есть светло-серый, и так тяжел, что и сильный человек не мог его долго носить на руке.
— По крайней мере позвольте мне участвовать в вашей
судьбе, облегчать ваше горе, и за все это
прошу у вас ласки, не больше ласки: позвольте целовать мне вашу ручку. Не правда ли, вы будете меня любить? Ах, если бы вы в сотую долю любили меня, как я вас! Дайте мне вашу ручку. — И он почти силой взял ее руку и начал целовать.
Артур
попросил у Блаухер бумаги и, сев на стол, написал Пельцеру письмо. Он написал, что завещание получено и что желательно было бы знать, какая
судьба постигла те деньги, которые получались до сих пор с имения, завещанного ему матерью? Письмо было отдано фрау Блаухер, которая на другой день и отослала его на почтовую станцию. Через неделю был получен от Пельцера ответ. Ответ был довольно странный и загадочный: «Ничего я не знаю, — писал Пельцер. — Не знаю ни завещания, ни денег. Оставьте нас в покое…»
Предпочтение, которое Катерина Астафьевна оказывала в эту пору разговорам с генералом, подвигнуло и его принять участие в заботах о
судьбе новобрачных, и Иван Демьянович, вытребовав к себе в одно прекрасное утро майоршу, сообщил ей, что один петербургский генерал, именно тот самый,
у которого Глафира искала защиты от Горданова, Кишенского и компании, купил в их губернии прекрасное имение и по знакомству с Иваном Демьяновичем
просил его рекомендовать из местных людей основательного и честного человека и поставить его немедленно в том имении управителем.
— А когда увидишь генеральшу Жеребчикову, то не смейся над ней, голубчик! Она такая несчастная! Если она постоянно плачет и заговаривается, то это оттого, что ее обобрал граф Дерзай-Чертовщинов. Она будет жаловаться на свою
судьбу и
попросит у тебя взаймы; но ты… тово… не давай… Хорошо бы, если б она на себя потратила, а то всё равно графу отдаст!
Уж ежели, говорю ему, нас с вами
судьба обидела горько, то нечего
у ней милости
просить и кланяться ей в ножки, а надо пренебрегать и смеяться над ней.
Поговорив с ней еще несколько времени, он оставил ее почти совершенно спокойною за
судьбу ее ненаглядного жениха. Весь остальной день и почти всю ночь Яков Потапович провел в горячей молитве,
прося у Бога сил довести до конца задуманное дело.